ЮРИЙ ТРАНКВИЛИЦКИЙ

ЮРИЙ ТРАНКВИЛИЦКИЙ

Вице-президент Международной гильдии профессиональныхфотожурналистов, Заслуженный работник культуры, занимался самбо в спортклубе «КрыльяСоветов», Москва

Профессиональный кинооператор, бывший доцент кафедры кинооператорского мастерства ВГИКа. Журналист. 33 года работал в журнале «Советский Союз». Первым в СССР занялся подводной фото-съемкой – «сделал маску из фронтового котелка». Его книга «Взгляд на Великую Отечественную из окопного ада» награждена дипломом за лучшее журналистское произведение 2009 года.

Когда началась война Мне было почти 16 лет. Мы с мамой жили на даче под Москвой. Приехал папа, все тут же побежали закупать хлеб, купили 2 буханки черного хлеба. Над нами пролетели бомбардировщики, это было немножко страшно, на малой высоте, даже видно было пилотов.

 Потом началась карточная система, жуткий голод. Утром по карточке покупаешь завтрашний хлеб и тут же съедаешь. Хлеб жуткий, вы бы сейчас выплюнули первый же кусок. С древесными опилками, травой. И весь день есть нечего. Или по карточке 200 r мяса, а дают заменитель - яичный порошок, две столовые ложки на одну яичницу, это американская была помощь. 

Тяжелая была война, понять ее молодежи – трудно. Хуже войны я ничего не могу вспомнить. Что мы изучаем в истории? Сплошные войны. Кто сколько кого убил, кто кого победил. Да, мы победили фашистов, но перед этим фашисты чуть-чуть не победили нас, они же были рядом с Москвой. Рядом совсем. Понимаете, какая вещь, вот не было уверенности, что Москву не сдадут. Я хорошо помню такой момент, это октябрь или ноябрь 41-го, когда в Москве стали жечь домовые книги в домоуправлениях. Вся Москва была в пепле. 

Потом я работал на оборонном заводе, делал авиабомбы. Я был как бы… смекалистый, и меня быстро продвинули из слесарей-сборщиков в бригадиры. Хвост этой бомбы мы должны были точно приделать к корпусу, по том уже сваривать.

В 43 М меня призвали, 8 месяцев обучался. В мае 44-го уже был на переднем крае. В 18 лет стал командиром взвода фронтовой разведки.

Быт на войне жуткий. Самый настоящий ад. Солдат в окопах всегда голодный, всегда во вшах, в ледяной окопной жиже. Весной в болотистой Белоруссии окопы превратились в сточные канавы, медленно двигалась жидкая глина, где по пояс, а где и по грудь. Выжать штаны и портянки можно было только ночью. А с противником была негласная договоренность - ночью не стрелять. Ночами солдаты вылезали на бруствер, выжимали одежду, подсушивались дремали… Мы и немцы. В уставах нет такого, а в жизни есть! Мы были так близко, что ночью, когда замолкали орудия, мы слышали немецкую речь, губную гармошку и смех… Их смех… это обескураживало.

У Гитлера была великолепно подготовленная армия, хорошо оснащенная, и с продуктами у них было хорошо, они ели как следует, а мы голодали в окопах.

Запах войны - это порох и дурно-приторная вонь. Разлагаются трупы солдат, лежащих между враждующими окопами. Еще крепкий запах мочи. И от него никуда не деться. Однако, даже в аду окопной жизни бывали мелкие радости. Например, дележка еды. Это было похоже на священнодействие. Один указывает пальцем на кусок хлеба или миску, другой, отвернувшись, говорит кому ее отдать.

Я участвовал со своим взводом в окружении Витебска. Приказ генерала - перерезать последнюю для фашистов дорогу и замкнуть окружение. Если выполнишь - звездочка у тебя на груди. Солдат было очень мало и только одна 45-мм пушечка. А немцы бросили на прорыв из окружения «Тигры» и громаду «Фердинада», ужасную самоходную пушку с лобовой броней как у крейсера! Как их остановить?! Нам удалось забить дорогу остатками грузовиков и другой техники, соорудить большую баррикаду прямо на шоссе. К счастью - подтащились наши тылы с противотанковыми пушками. И в результате мы выполнили приказ! А вот генерал явно забыл об обещанном.

Удар взрывной волны сбил меня с ног. Ожог пороховыми газами прямо в лицо. Целое облако осколков впилось в тело и в одежду. Обжигающая запредельная боль. Вы рван кусок бицепса правой руки, осколок в колене, предплечье, в верхней губе. Один из осколков, пробив кожаный кошелечек, который я носил в левом кармане, застрял в ребре и не дошел до сердца!

До санбата шел и полз, теряя сознание, успев по дороге уничтожить экипаж немецкой самоходки. Потом был госпиталь и тяжелая дорога домой. Мы, человек 10 раненых, угнали маневровый паровозик, приказав машинисту гнать до Москвы. Сколько суток ехали мы без крошки еды? В Кунцево прибыли в угольной пыли, в грязно-кровавых бинтах, моя рука воняла тухлой селедкой. Москвичи, встретившие нас, плакали, ужас и боль были в их глазах.

Мама получила на меня похоронку. А я потом написал ей письмо левой рукой.

У меня было 6 схваток, в которых я выиграл свою жизнь

Юрий Транквиллицкий о том, как самбо спасло ему жизнь

В тылу у немцев я был больше, чем в своем окопе, мы все время ходили за языками. И роль самбо для меня огромна, если б не самбо, я бы здесь сейчас не сидел.

Вот один эпизод расскажу. Освобождаем белорусскую деревню, с крыши деревенского дома на меня прыгает фашист, тяжеленный и двумя ногами в спину. Я тогда килограмм 50 весил, а он, наверное, 85! Я физиономией прямо в грязь. Он сел на меня сверху и стал душить. Уже теряя сознание, я на каком-то автоматизме отжал одну его руку и сломал ему локтевой сустав. Это элементарно. В запале боя я сломал ему и вторую руку, хотя этого можно было и не делать. И потом отправил его на небо или в ад, куда уж попадет.

Жизнь после фронта

После госпиталя я полтора года работал военруком в школе, потом на «Мосфильме». Хотел пойти в «Огонек», но мне подсказали, что есть интересный журнал «Советский союз», 33 года там проработал, параллельно снял документальный фильм «За тунцами к экватору».

После войны я не оставил самбо, боролся с почти не действующей правой рукой. Не смотря на инвалидность, ходил на занятия, подматывал руку, где особенно больное место.

Разрабатывал ее, сам добился, чтобы пальцы сгибались. Хирург похвалил меня.

А у нас есть такой самбист Щукин -он вернулся вообще без ноги, и тоже приходил на занятия, отстегивал протез и тренировался. Кувыркался вместе с нами. Настолько самбо как магнит работало.

Я считаю самбо самым лучшим видом спорта в смысле обороны, его возможности бесспорны совершенно. Это неглупая борьба, это сливки из других разных видов. Можно одним пальцем вести человека, куда ты хочешь.

Фильмы о войне

Мой друг, фронтовик Петя Тодоровский снимает не о воине, не о переднем крае. А те, кто снимает -вперед, ура! - для фронтовика ясно, что это липа… я это смотреть не могу. А снимать, чтоб было правда - это тоже… понимаете, воина - это штука жесточайшая, это страшное что с людьми там делается. Показывать горы трупов, да еще донести до зрителя - как они пахнут… да еще показать безумие в глазах... ну это невозможно, и не знаю, нужно ли…

Вот Юрий Озеров, тоже мои приятель, но его полотна - это все таки «ура», «да здравствует»! Это не то. Но люди смотрят… Может, и были участники, где было полегче воевать, где немцы были менее укрепленные.

А при слове «победа» у меня картинка плохая

Когда салют, у меня ассоциация с количеством трупов, которые я видел, и с этим я ничего поделать не могу. Это черепа погибших. Победа жестокая, труднейшая.

Говорите «русские не сдаются», а, вы думаете, немцы сдавались?! Они умели воевать лучше, чем мы… Мы выиграли, если честно, количеством, а не качеством.

Вот почему у нас жертв больше, много больше чем у немцев, где ответ? Наши генералы - менее подготовлены. В начале войны, знаете, сколько в плен попало? 4 миллиона! Это официальная цифра. Практически вся наша действующая армия была пленена. Это же…

Мой отец в первые дни войны записался добровольцем и попал в плен. Из плена вернулся мужик - одни кости, 45 кг. А раньше весил 90 кг.

9 мая 45-го года я был на Красной площади!

Кто-то снял флаг, которым был украшен книжный магазин, и мы стихийно уже с флагом пошли. Пришли на площадь - там битком! В этой толпе дышать было нечем, вплотную стояли. Эта знаменитая фотография была напечатана во многих местах. Вот он я, совершенно точно!

Мы, ветераны второй мировой, уже никогда и никуда не уйдем от этой войны. Она липучка, как деготь вцепилась в наши души, в нашу память. Уйди, проклятая! Мы, обожженные войной, знаем цену жизни.

Мне скоро 90 лет, и я ничего не боюсь, ибо я замыкающий из уходящего военного поколения, которое в большинстве своем осталось навсегда восемнадцатилетним.