Юрий Транквиллицкий: «Хуже войны я ничего не могу вспомнить»

Юрий Транквиллицкий – вице-президент Международной гильдии профессиональных фотожурналистов, Заслуженный работник культуры. Профессиональный кинооператор, бывший доцент кафедры кинооператорского мастерства ВГИКа. Журналист. 33 года работал в журнале «Советский Союз». Первым в СССР занялся подводной фотосъемкой – «сделал маску из фронтового котелка». Его книга «Взгляд на Великую отечественную из окопного ада» награждена дипломом за лучшее журналистское произведение 2009 года. Занимался самбо в спортклубе «Крылья Советов».

Гвардии лейтенант, командир взвода разведки Юрий Транквиллицкий вспоминает о своей войне

Когда началась война, мне было почти 16 лет. Мы с мамой жили на даче под Москвой. Приехал папа, все тут же побежали закупать хлеб, купили две буханки черного хлеба. Над нами пролетели бомбардировщики, это было немножко страшно, на малой высоте, даже видно было пилотов.

Потом началась карточная система, жуткий голод. Утром по карточке покупаешь завтрашний хлеб и тут же съедаешь. Хлеб жуткий, вы бы сейчас выплюнули первый же кусок. С древесными опилками, травой. И весь день есть нечего. Или по карточке 200 грамм мяса, а дают заменитель – яичный порошок, две столовые ложки на одну яичницу, это американская была помощь.

Тяжелая была война, понять ее молодежи трудно. Хуже войны я ничего не могу вспомнить. Что мы изучаем в истории? Сплошные войны. Кто сколько кого убил, кто кого победил. Да, мы победили фашистов, но перед этим фашисты чуть-чуть не победили нас, они же были рядом с Москвой. Рядом совсем. Понимаете, какая вещь, вот не было уверенности, что Москву не сдадут. Я хорошо помню такой момент, это октябрь или ноябрь 41-го, когда в Москве стали жечь домовые книги в домоуправлениях. Вся Москва была в пепле.

Потом я работал на оборонном заводе, делал авиабомбы. Я был как бы… смекалистый, и меня быстро продвинули из слесарей-сборщиков в бригадиры. Хвост этой бомбы мы должны были точно приделать к корпусу, потом уже сварить.

В 43-м меня призвали, восемь месяцев обучался. В мае 44-го уже был на переднем крае. В 18 лет стал командиром взвода фронтовой разведки.

Быт на войне жуткий. Самый настоящий ад. Солдат в окопах всегда голодный, всегда во вшах, в ледяной окопной жиже. Весной в болотистой Белоруссии окопы превратились в сточные канавы, медленно двигалась жидкая глина, где по пояс, а где и по грудь. Выжать штаны и портянки можно было только ночью. А с противником была негласная договоренность – ночью не стрелять. Ночами солдаты вылезали на бруствер, выжимали одежду, подсушивались, дремали… Мы и немцы. В уставах нет такого, а в жизни есть! Мы были так близко, что ночью, когда замолкали орудия, мы слышали немецкую речь, губную гармошку и смех… Их смех… Это обескураживало.

У Гитлера была великолепно подготовленная армия, хорошо оснащенная, и с продуктами у них было хорошо, они ели как следует, а мы голодали в окопах.

Запах войны – это порох и дурно-приторная вонь. Разлагающиеся трупы солдат, лежащих между враждующими окопами. Еще крепкий запах мочи. И от него никуда не деться. Однако, даже в аду окопной жизни бывали мелкие радости. Например, дележка еды. Один указывает пальцем на кусок хлеба или миску, другой, отвернувшись, говорит, кому ее отдать.

Убил шесть немцев самбистскими приемами и более 30 – в бою

Я участвовал со своим взводом в окружении Витебска. Приказ генерала – перерезать последнюю для фашистов дорогу и замкнуть окружение. Если выполнишь – звездочка у тебя на груди. Солдат было очень мало и только одна 45-мм пушечка. А немцы бросили на прорыв из окружения «Тигры» и громаду «Фердинанда», ужасную самоходную пушку с лобовой броней, как у крейсера! Как их остановить?! Нам удалось забить дорогу остатками грузовиков и другой техники, соорудить большую баррикаду прямо на шоссе. К счастью, подтащились наши тылы с противотанковыми пушками. И в результате мы выполнили приказ! А вот генерал явно забыл об обещанном.

Удар взрывной волны сбил меня с ног. Ожог пороховыми газами прямо в лицо. Целое облако осколков впилось в тело и в одежду. Обжигающая запредельная боль. Вырван кусок бицепса правой руки, осколок в колене, в предплечье, в верхней губе. Один из осколков, пробив кожаный кошелечек, который я носил в левом кармане, застрял в ребре и не дошел до сердца!

До санбата шел и полз, теряя сознание, успев по дороге уничтожить экипаж немецкой самоходки. Потом были госпиталь и тяжелая дорога домой. Мы, человек десять раненых, угнали маневровый паровозик, приказав машинисту гнать до Москвы. Сколько суток ехали мы без крошки еды? В Кунцево прибыли в угольной пыли, в грязно-кровавых бинтах, моя рука воняла тухлой селедкой. Москвичи, встретившие нас, плакали, ужас и боль были в их глазах.

Мама получила на меня похоронку. А я потом писал ей письмо левой рукой.

У меня было шесть схваток, в которых я выиграл свою жизнь

В тылу у немцев я был дольше, чем в своем окопе, мы все время ходили за «языками». И роль самбо для меня огромна, если б не самбо, я бы здесь сейчас не сидел.

Вот один эпизод расскажу. Освобождаем белорусскую деревню, с крыши деревенского дома на меня прыгает фашист, тяжеленный, и двумя ногами в спину. Я тогда килограмм 50 весил, а он, наверное, 85! Я физиономией прямо в грязь. Он сел на меня сверху и начал душить. Уже теряя сознание, я на каком-то автоматизме отжал одну его руку и сломал ему локтевой сустав. Это элементарно. В запале боя я сломал ему и вторую руку, хотя этого можно было и не делать. И потом отправил его на небо или в ад, куда уж попадет.

Интервью Юрия Транквиллицкого для книги «Победа. Личное дело», Екатеринбург, 2015.