Заслуженный тренер России, почетный судья FIAS (билет №001) Владимир Малаховский записался в секцию самбо в 1950 году . Занимался под руководством Ивана Васильева, был лично знаком с Анатолием Харлампиевым. Являясь кандидатом в мастера спорта, воспитал более 100 мастеров спорта СССР, трех международных и одного Заслуженного мастера спорта.
Владимиру Давыдовичу было всего девять лет, когда началась блокада. Он пережил ее, а спустя много лет описал в своей книге. Ниже мы публикуем его воспоминания о войне из книги «Победа. Личное дело».
* Блокадный Ленинград / архивное фото
… В дни интенсивных бомбежек мы с мамой спускались в подвал. Потом мы попросту переселились туда на постоянное проживание. В подвалах обитали целые полчища крыс, мы боялись их даже больше, чем бомб и снарядов.
… Подняв глаза, я увидел нечто фантастическое – петербургский жилой дом в разрезе. На стенах висели ковры, ветер колыхал занавески и было множество громкоговорителей, чьи черные дыры зияли на каждом этаже.
Я впервые воочию увидел результат войны. А позже осознал, насколько и сам был близко к собственной гибели.
… Столовая практически была закрыта, и лишь иногда ее работницы раздавали нам шроты. Это такая соевая масса без вкуса и запаха.
… Фабрика не останавливалась. Работницы продолжали шить форму для солдат. Днем работали при дневном свете, а ночью – при самодельных коптилках. Люди упорно держались за фабрику, она была чем-то вроде островка жизни.
… Уходя в ополчение отец сказал: «Продайте все, если будет надо». Мама согласилась, хотя даже отдаленно не могла представить, кому в блокадном Ленинграде можно продать костюм.
… Всю ночь я сидел у изголовья мамы. «До утра не дотянет», – сказала вчера докторша. Но я не хотел верить этому. Моя мама не могла умереть.
* Блокадный Ленинград / архивное фото
Во времена блокады кто-то случайно раздавил погремушку, и из шарика выкатилась самая настоящая горошина! Ирочка схватила ее первой и не отдавала. Я еле сдерживал слезы. Горошину целую неделю можно было хранить за щекой, упиваясь забытым вкусом! Целая неделя счастья!
А потом нас бомбили. Очнулся я от крепкого запаха нашатыря. Рядом на носилках, укрытая окровавленной простыней, лежала Ирочка. В сжатых добела пальчиках она продолжала держать маленькую горошину.
В феврале 44-го мы праздновали День снятия блокады Ленинграда. Грандиозный салют: 24 залпа из 324 орудий. Стреляли пушки, ракетницы, петарды. Ликующий город был освещен сотней мощнейших прожекторов.
Утром следующего дня мы – мальчишки из 4 «Б» – бросились по дворам искать гильзы. Нам повезло: раздобыли несгоревшую петарду. Радостные, притащили ее в класс и тут же сунули в раскаленную печь. Петарда не взорвалась, и мы скоро про нее забыли. Самое интересное случилось потом. Прошло, наверное, четверть часа, начался урок, и вдруг…
Все помещение класса озарилось розово-голубым светом. Спустя секунду раздался сильный треск, печка запрыгала на месте, с нее посыпался кафель. Ба-а-ах!
Паника и эффект были настолько мощными, что пришлось вызывать пожарных.
Через некоторое время нас должны были принимать в пионеры. Некоторые учителя хотели даже исключить группу «пиротехников» из списков. Но в итоге обошлось.
* 1947 год. Футбольная команда Владимира Малаховского / фото из личного архива В. Малаховского
23 января мы явились в госпиталь. В огромной угловой палате собралось много раненых. Они лежали, сидели, некоторые стояли. Именно эти мужчины прорвали блокаду нашего города. Сначала мы выступили перед ними с небольшим концертом. Старательно пели «Землянку», «Марш артиллеристов» и даже разбитную «Эх, махорочка, махорка», а потом состоялась волнующая процедура приема в пионеры.
Почему-то солдаты захотели собственноручно повязать нам галстуки. Руки их были грубы, пальцы заскорузлыми, углы они завязывали неправильно, но делали это с такой теплотой и деликатностью, что мы готовы были стоять перед ними хоть целый вечер, млея от восторга.
С тех пор прошло много лет. Но я так и не забыл ту выученную наизусть пионерскую клятву, данную бойцам Красной Армии, не забыл залпы первого послеблокадного салюта. И уж точно никогда не забыть мне глаза раненых, которые не стеснялись скупых своих слез при звуках нашего пионерского хора.
Из книги «Победа. Личное дело», Екатеринбург, 2015 год.